По делам их - Страница 101

101

Прохожие косились на него и сейчас, и невольно подумалось о том, что более его не окружает ничто — лишь это. Косые взгляды горожан, для которых он навеки кто-то инородный, словно демон, не имеющий отношения к человеческому роду, косые взгляды подопечного, для которого он вечный надзиратель, взгляды сослуживцев и начальства, для которых он человек с бесчестным прошлым и теперь — с подозрительным настоящим. Прямо, в открытую, пусть и с вызовом, на него был направлен только один взгляд — той, что сейчас сидела в подвале Друденхауса на каменном холодном полу. Fortunae ironia…

— Чего тебя сюда занесло? — вторгся в его мысли негромкий и настороженный голос Бруно, и он встряхнул головой, приходя в себя и силясь понять, что, в самом деле, он делает на этой улице и почему она кажется столь знакомой. — Тебе, как будто, надо в другую сторону.

Курт не ответил, остановившись в десяти шагах от дома с полукруглым слуховым окном чердака, глядя на его стены с невнятным чувством, неопределимым и неясным; подопечный толкнул его в бок.

— Твое инквизиторство, уснул?

— Подожди тут, — неожиданно для самого себя бросил он и, перейдя улицу, толкнул дверь дома, войдя без стука и не спросив дозволения.

Память не подвела, и время мало что изменило — пекарская лавка по-прежнему была на месте, почти такая же, как тринадцать лет назад, когда он бывал здесь в последний раз. Но, если когда-то здесь вечно толклись любители выпечки и хлеба «с жару», то сейчас внутри царила тишина, а вместо былого аромата печеного теста витал запах старого дерева и пыли, сквозь который хлебный дух пробивался едва-едва.

Курт медленно прошелся вдоль стены, проведя ладонью по неровной поверхности; на перчатке остались серые следы пыли. Прилавок, стена позади которого отделяла лавку от кухни и жилых комнат, был так же неопрятен, место торговца за ним — пусто, и все вокруг было пронизано безлюдьем и тишиной.

— Хозяева? — окликнул он пустоту, и в ответ нескоро послышались спешные шаги — немного шаркающие и неловкие.

Старуха, выглянувшая на его голос, была ему чуть выше плеча; а ведь когда-то, вспомнилось, она казалась огромной и грозной, неколебимой, словно медведица у входа в свое логовище. Или, может, просто старость изогнула спину и склонила к земле?

— Кто тут? — опасливо осведомилась она, стоя чуть в стороне и глядя на него искоса. — Вам, господин, что тут нужно?

— Здесь раньше была пекарская лавка Пауля Фиклера, — сказал он, не ответив. — Это больше не так?

— Ах, вот что, — расслабившись, улыбнулась та. — Вас, верно, долгое время не было в Кельне. Больше здесь нет лавки, я только по временам пеку для соседей… Но если вам нужно, я…

— Нет, — оборвал Курт, оглядывая прилавок, стены и сгорбленную старуху напротив; время, похоже, все-таки изменило многое. — Просто когда-то я… близко знал Пауля; вернулся в город, и захотелось взглянуть, как он тут. А что случилось с ним? И почему лавка закрылась?

— Так умер мой Пауль. Давно, верно, вы тут бывали, если успели свести с ним знакомство — лет уж пять как его нет. Потому, изволите ли видеть, и лавка пришла в запустение — одной мне справляться тяжко, да и, наверное, нету у меня должного умения, чтобы подобрать хороших помощников. Я было нанимала, да они, мерзавцы, весь доход выгребли как-то раз, вещей моих набрали уйму и — в бега. Теперь уж и опасаюсь, и сил вовсе не осталось; пробиваюсь, как могу, в одиночестве.

— Вот оно что… — проронил Курт тихо, осторожно касаясь прилавка кончиками пальцев; прошелся вдоль него, задержав руку у самого края.

Воспоминания приходили исподволь, все более ясные, четкие; здесь, где сейчас его ладонь, когда-то остался смазанный след сукровицы, а над его виском — пятно глубоко ссаженной кожи. Даже голос над головой, звенящей от удара о твердое дерево, припомнился явственно до зубовной боли: «Смотри, что ты наделал! Оттирай немедля, сучонок, и чтоб сияло!»…

— Детей-то нет, — продолжала меж тем старуха, тяжело опираясь на прилавок и следя за тем, как он медленно шагает в обратную сторону, все так же ведя ладонью по шероховатой поверхности. — Обделил Господь. И родичей нет совсем, помочь некому.

Курт задержал руку, остановившись, и возразил, глядя на нее пристально и внимательно:

— А я слышал — у вас есть в Кельне сестра с семьей.

— Ох, да, — вздохнула та с таким сокрушением, что он едва не покривился. — Была сестра, была, однако ж скончалась — чума как прошла лет пятнадцать назад, и ее не стало. А семья у нее — нет, этим помощь в деле доверить никак было б нельзя: муж у ней был бездельник, да к тому ж пьянчуга, так и умер с бутылкой в руке, а если вы о племяннике моем, то этот и вовсе беспутный.

— Он ведь жил у вас какое-то время?

— Было такое, — закивала она, — было. Пришлось брать к себе мальчика, как сестра с мужем преставились — не оставлять же одного, верно? Около году прожил тут, мерзавец, а после сбежал. Уж не знаю, где этот неблагодарный сейчас, и слава Богу, что не знаю. Он ведь когда от нас ушел, сбережения наши прихватил — и немало, я вам скажу; после я слышала — он с уличным ворьем связался, так и подумать страшно, каков он теперь…

— Неправда, тетушка Ханна, — оборвал он резко. — Уходя от вашей заботы, я не взял у вас ни медяка. И мой отец трудился как проклятый всю свою жизнь, а что до выпивки — вы отлично знаете, он спился с горя после смерти мамы. А вы, я вижу, совсем не переменились.

Старуха умолкла, будто подавившись последними словами, и покачнулась, ухватившись за прилавок сухими пальцами; Курт усмехнулся:

101