По делам их - Страница 41

Поднявшись и шагнув наперерез взбешенному Фельсбау, он ухватил того за шиворот, рванув назад и опрокинув спиною на стол, другой рукой удержав за грудки, не давая не то чтоб спорить и бесноваться, а и попросту как следует вздохнуть, и, боясь сорваться, повторил попытку держателя заведения, перебив царящий вокруг гам свистом. Неизвестно, в чем была причина возникшего молчания — в неожиданности ли его поступка, в том ли, что разгоряченные спором припомнили, наконец, что за посетитель стал в этот раз свидетелем их внутренних противостояний, однако тишина водворилась, пусть неполная, ропотная и готовая в любой миг вновь сорваться в гвалт.

— Я так полагаю, — спеша договорить, пока никому не пришло в голову прервать его, предложил Курт, — что для всеобщего спокойствия хотя бы один должен удалиться. Полагаю также, что со мною согласятся прочие представители юридической науки, если таковые присутствуют, что покинуть наше общество должен зачинщик, а посему я бы попросил вывести господина будущего адвоката освежиться.

— Что-о?! — возмущенно протянул тот, и тишина таки слетела, снова заполнившись голосами, однако, к своему облегчению, господин следователь услышал одобрение, и уже через несколько секунд дверь со стуком затворилась за спиною выдворенного прочь нарушителя спокойствия.

— Сядь-ка, — подвел итог ситуации Курт, подтолкнув своего непоседливого свидетеля обратно к скамье, и тот плюхнулся на сиденье, взглядывая на него недовольно и оправляя сбившийся воротник. — И угомонись.

— Не в том месте вы находитесь, господин дознаватель, — сообщил он уже не совсем ровным голосом, — чтоб распускать руки.

Курт улыбнулся преувеличенно дружелюбно, видя, как присевший рядом Бруно насторожился, и качнул головой:

— Нет, друг мой, руки распускать я имею право где угодно, от местного собора до жилища любого из здесь присутствующих… — Фельсбау умолк, упершись локтями в столешницу и глядя перед собой; Курт вздохнул, посерьезнев. — А теперь, парень, повторяю: угомонись, глубоко вдохни и соберись, ради Бога, ибо мне бы не помешал мало-мальски устойчивый просвет в остатках твоего рассудка.

— Я, — уже почти спокойно и тихо отозвался тот, не поднимая головы, — в последние пару дней, знаете ли, не в лучшем настроении.

— Quod facile ad intelligendum, - согласился Курт. — Однако твоей наилучшей услугой умершему товарищу будет не глушение вина пивными кружками и не пьяная драка со всевозможными идиотами, а попытка помочь следствию. А теперь давай начнем наш разговор с простого вопроса: откуда такое недовольство покойным и что вот это был за человек?

— Homo audacissimus atque amentissimus… - все еще зло пробормотал Фельсбау, придвигая к себе недопитую кружку. — Anathema sit et illum di omnes perduint.

Тишина вернулась внезапно, и теперь она была полной, глубокой и нерушимой; Курту вдруг пришло в голову, что в таком безмолвии обязана жужжать муха, упоминаемая в подобных случаях всеми описателями…

— Не слушайте вы его, он пьян и не в себе, — тихо проронил кто-то позади, и Курт усмехнулся.

— Вот уж воистину — in vino veritas. Забавная мне мысль пришла — спаивать свидетелей перед опросом, тогда чего только не услышишь; такие вдруг откровения пробиваются… Бросьте, господа студенты, новичок в Друденхаусе достаточно в своей жизни прочел, чтобы отделить цитаты от сознательной ереси. А теперь, Герман, если ты закончил свои упражнения в бранной латыни и выпустил пар, предлагаю вернуться к нашему разговору. Итак, что это был за человек и почему он столь недоволен твоим другом?

— Дай парню успокоиться, — со вздохом попросил Бруно, махнув рукой на словно остекленевшего студента. — Это я тебе и сам скажу. Тот шумный остряк чаще всех был штрафован за драки, причем временами открытые до наглости, причем пару раз с оружием и прямо на территории учебной части — вот тебе и причина.

— Позвольте вмешаться? — предложил голос за спиной; Курт развернулся, взглянув вопросительно на сидящего у дальнего стола, и тот, нерешительно кашлянув, продолжил: — Наш Филипп, знаете ли, был не особенно любитель разрешать споры рукоприкладством, и потому-то, быть может, ректор остановил именно на нем выбор, когда назначал секретаря. Правильный он был, понимаете? Временами непомерно, а Фриц — тот, напротив, сначала бьет, потом думает; summus utrimque inde furor.

Курт молча кивнул, припомнив перечень непредъявленных ректорату нарушителей за последние месяцы; для чрезмерно правильного и исполнительного секретаря, неприязненно относящегося к традиционным студенческим способам разрешения споров, список помилованных им был подозрительно немалым…

— Не бойцовский у него был характер, — продолжал меж тем студент; Фельсбау, наконец, очнувшись, повысил голос:

— Обыкновенный у него был характер! Если надо было, мог и влепить; да что такое! Если у него не чесались неизменно кулаки, это не значит, что он слабак! Это, — уже чуть более спокойно, однако язвительно, пояснил он Курту, — такое вечное студенческое предание: если ты поступил в университет, главное разбить побольше носов сокурсникам и ограбить побольше горожан, а учеба — а, учеба дело десятое.

— Насколько я слышал, — заметил он, пропустив мимо ушей упоминание о безопасности честных кельнцев, — Шлаг в последнее время частенько этой самой учебой пренебрегал. Или мне сказали неправду?

Фельсбау выпрямился, устремив на майстера инквизитора взор, полный праведного негодования; он склонил к плечу голову, ответив взглядом долгим и непринужденным, и тот, махнув рукой, отвернулся.