По делам их - Страница 51

— Прощайте, — сумел, наконец, выговорить он.

Сумел отвернуться, сумел сделать шаг — тяжелый, трудный…

— Майстер инквизитор, — окликнул его до боли благожелательный голос, и Курт встал на месте, вновь оцепенев, вновь утратив способность двигаться; все, на что хватило выдержки, это принудить себя так и остаться стоять спиною к ней, не поворачивая головы, дабы не видеть этих глаз…

— Да?

Это вышло неучтиво, едва ли не дерзко, но следить за собою сейчас попросту недоставало сил…

— Мне действительно жаль, что я не оправдала ваших ожиданий. — Маргарет его резкости то ли не заметила, то ли извинила ее; голос был все столь же благосклонным и мягким. — Я попытаюсь припомнить каждую беседу с этим юношей, быть может, что-то вспомнится. А вы, если у вас вдруг возникнут еще вопросы, не ожидайте, пока мне взбредет в голову явиться сюда. Я пока не намерена возвращаться в замок, и еще долгое время я буду в Кельне; приходите в мой дом, когда сочтете нужным.

Он все-таки обернулся — рывком, не удержавшись, снова потонув в этом взгляде…

Маргарет смотрела уже без улыбки — и тоже прямо в глаза.

— Ведь вы знаете, где мой дом.

Это не было вопросом. Но он кивнул.

— Да, — голос все же сел, все-таки вырвался из-под его воли. — Я знаю.

Она не улыбнулась ему на прощание. Не произнесла больше ни слова. И не отклонила взгляда — все так же смотрела в глаза, неотрывно, словно не желая отпускать; и не хотелось быть отпущенным, единственным желанием было — стоять так вечность…

Курт вздрогнул от громового хохота за спиной, очнувшись, оглянулся почти оторопело и столкнулся с другим взглядом — Бруно в компании все еще гогочущих студентов. Приятелям он улыбался одними губами, а глаза оставались серьезными, и смотрел подопечный на него — пристально, настороженно, осуждающе.

Курт развернулся, стремясь не дозволить больше взгляду обратиться в сторону Маргарет фон Шёнборн, не видеть фиалковых глаз, парализующих тело и теснящих душу, и вышел на улицу, озаренную кровавым светом нисходящего солнца. Остановившись, привалился к стене, закрыв глаза и прижав ладонь к пылающему лбу.

«Приходите в мой дом»… и этот взгляд…

Не игра. Обещание.

«Приходите в мой дом»…

Глава 8

В свой дом он возвратиться не сумел.

Когда Курт, наконец, заставил себя отлепиться от холодной каменной стены трактира, когда унял идущую кругом голову, когда смог двигаться, он просто зашагал по улице вперед, глядя под ноги и видя чуть подсохшую после талого снега землю под сапогами, как сквозь туман, не разбирая, куда идет и о чем мыслит — возвратить цельность рассудка и тела все никак не выходило.

А когда ноги остановились — снова сами по себе, в обход воли или хоть какой-то мысли — он опять окаменел в недвижности, снова ощутил, что не может шевельнуться, не может развернуться и уйти отсюда — от глухой каменной ограды большого двухэтажного дома…

Улица была пустынна, улица не самого многолюдного квартала, чьи обитатели запирались рано и разгуливать по городу вовсе не предпочитали; на этой улице долго можно было простоять, так ни с кем и не повстречавшись. Очень долго…

Можно, не попавшись на глаза никому, пробыть здесь, за углом напротив, пока хозяйка дома не возвратится…

Курт снова провел ладонью по лбу, сухому и горячему, будто в бреду, пытаясь взять себя в руки. Так далее продолжаться не может, уже едва слышно и почти жалко прошептал рассудок, забившийся вглубь воспаленного сознания; это не может длиться вечно — ежедневное терзание, ежечасные мысли о самом невероятном, ставшие лишь еще болезненнее теперь, когда невероятное стало возможным. Это пора прекратить. Abrumpere pariter spes ac metus…

Пора поставить точку; пусть хоть и узнать, что все это — улыбка, взгляд, двусмысленность в словах — все лишь пригрезилось, лишь придумалось, что лишь увиделось то, что хотелось увидеть…

Если сегодня Маргарет фон Шёнборн возвратится домой в то время, когда еще дозволительно нанести визит, он разрешит все этим же вечером. Главное — измыслить пусть не причину, не подлинное основание, но хотя бы повод к разговору, предлог для того, чтобы войти в этот дом…

Он даже не успел оспорить себя или согласиться с собой, обдумать, должно ли поступить именно так; перестук копыт в вечерней тишине Курт услышал издалека — две лошади, легкие, неспешные, и когда она появилась у стены дома, вдруг подумалось, что при первом же донесшемся до него звуке, при первом же ударе подковы о землю, утоптанную тысячами ног, уже предощущал, кто это, чувствовал, знал.

Она здесь… Значит, из трактира студентов она ушла тотчас же, следом. Значит ли это, что и там она появилась лишь для беседы с ним? Значит ли… Значит ли это вообще что-нибудь, или сегодня ей просто стало скучно, или просто утомилась и потому решила возвратиться домой раньше, или же вовсе — ее попросту расстроил разговор с настырным дознавателем, что лезет в ее личную жизнь и норовит задавать раздражающие вопросы?..

Когда за ее спиной затворилась створка тяжелой двери, Курт вновь привалился к стене, опять закрыв глаза и переводя дыхание. Подойти, постучать; что он сделал бы, не будь она той, кто есть? «Откройте, Святая Инквизиция»; сейчас это кажется почти глупым…

Лучше просто не думать — ни о чем не думать; просто пойти и — пусть, как сложится. Закончить все сегодня. Чем бы ни обернулась попытка. Сейчас же…

Провозглашать заготовленную фразу не пришлось — с той стороны двери в стене не осведомились, кто тревожит графиню фон Шёнборн столь неранним вечером; ему отворили молча и без вопросов, лишь увидев его лицо в крохотное окошечко. И даже когда Курт вошел на узкое пространство между стеной и домом, слабо сходствующее с привычным понятием «двор», впустившая его горничная ни словом не поинтересовалась целью его визита, лишь повела рукой, приглашая идти за собою, и в душе зашевелилась надежда — значит ли это, что его ждали? Что та, последняя, фраза была прямым намеком, призывом, приглашением?..