По делам их - Страница 22

Если первое, пришедшее в голову Курту, окажется верным, если все дело в отраве, которую пока еще неясно как принял в себя этот студент, то, стало быть, это не был банальный яд, просто убивающий жертву, это было нечто, введшее его в смерть спокойно, безболезненно и даже блаженно. Почему? Что это может означать? Что его убил тот, кто не желал причинить страдания? Или — он убил себя сам, и наиболее легкий способ избрал сам же…

Он поднялся, глядя на лицо, сливающееся цветом с простыней; если выяснится, что второе предположение верно, чего он добьется своим расследованием? Того, что парню, если дознание завершится скоро, откажут в отпевании и в погребении на церковном кладбище; тело даже не поленятся извлечь из земли и — в соответствии с законом — перенести на кладбище проклятых, к прочим самоубийцам и злоумышленникам, если следствие установит истину позже. Родственники не смогут заказывать поминальные службы, а имя не будет упоминаться в устах ни одного священнослужителя ни на одном из молебствий до скончания веков; и, если он, следователь Конгрегации, окажется неправ, если ошибется, если сделанные им выводы не будут соответствовать истине — то для чего все это? Кому нужно все то, что он затеял? Здесь, сейчас, ценой ошибки могла быть не только жизнь человека, если версия убийства окажется более вероятной, если появится подозреваемый, как в прочих, более частых случаях, которые доводится расследовать Конгрегации; цена — посмертие и память. Даже если следствие скажет, что покойный наложил на себя руки сам, что это — mors voluntaria и при этом не ошибется, если это окажется правдой, навряд ли майстер инквизитор почувствует себя довольным и скажет сам себе, как Керн, что «не зря работал»…

Теперь стало мниться, что во взгляде напротив сквозь умиротворение, сквозь благостную безмятежность пробивается упрек, словно бы человек, возлежащий на узкой кровати, призывал господина следователя отступиться от никчемной идеи, от того, что лишь принесет беду — всем. Укоризна в серых, как осенний пруд, глазах становилась все явственнее, все более отчетливой, и уже стало казаться, что вот-вот приподнимется голова, и голос, с усилием вырываясь из бесцветных губ, спросит с детской обидой — «за что так?»…

Дверь, открывшаяся за спиною под чьей-то рукой, ударила по мозгу скрипом, словно распоров его надвое; Курт вздрогнул, сморщившись, и обернулся к владельцу дома, замершему на пороге и смотрящему на него с некоторым удивлением.

— Я прошу прощения, что нарушаю ваше… — усмешка Хюсселя была столь явственна, что он поморщился снова, — уединение… но мне крайне необходимо кое-что знать…

Мысленно оценив весь юмор ситуации, когда свидетель порывается задавать вопросы инквизитору, Курт поднялся с корточек, снова бросив взгляд на глаза Филиппа Шлага; словно наваждение ушло, и вновь в них невозможно было увидеть ничего, кроме все того же покоя, тишины и блаженства…

— Пройди, — повел рукой он, и теперь покривился Хюссель.

— Вы меня извините, майстер инквизитор, но мне бы было как-то спокойнее от него подальше; я, знаете ли, не тяготею к обществу трупов. Вы можете заниматься своими делами дальше, я вас надолго не обеспокою, просто знать бы хотелось — раз такое дело, раз следствие, стало быть, я вам нужен буду? Поймите меня правильно, у меня, кроме этого покойника, еще десяток живых, и мне надо думать о моих постояльцах, да и дел по горло…

— Где мы можем поговорить, чтобы тебе было не так беспокойно? — оборвал Курт, и тот распахнул дверь шире:

— Прошу в мое обиталище.

Выйдя в коридор, он остановился, с некоторым удивлением глядя на того, кто, привалившись к стене, стоял напротив двери, уставясь в пол сумрачно и недовольно.

— Бруно? — уточнил он, словно бы в ответ мог услышать — «нет, это не я». — Ты здесь чего ради?

— Майстер Райзе прислал, — без особенного удовольствия откликнулся тот. — Я так понял — праздность кончилась; он подумал, что я могу потребоваться. Но если я не нужен, то…

— Нет, ты нужен, — возразил Курт, мысленно отвесив большой почтительный поклон Райзе, который, пусть и не разделял его энтузиазма, высмеяв все начинания младшего сослуживца, но все же оказался столь предусмотрителен и, прямо сказать, предупредителен. — Стой возле вот этой самой двери; и если кто-то попытается сюда войти, ты должен остановить его любым способом, какой представится подходящим.

— Вплоть до? — уточнил Бруно недоверчиво, и он кивнул:

— Вплоть до.

Хюссель покосился на подопечного майстера инквизитора не то с неудовольствием, не то с некоторой настороженностью; Курт уже приближенно представлял себе, что именно сейчас тревожит владельца дома и о чем ему так не терпится спросить у господина следователя: комната, по большому счету, почитается теперь пустующей и простаивает зря, посему хотелось бы знать, сколько еще времени начатое расследование будет препятствовать ему сдать ее снова и вновь начать получать свой законный доход…

— Я о комнате, — подтвердил его мысль Хюссель, когда они расселись в его «обиталище» этажом выше, закрыв за собою дверь. — Понимаете, ведь…

— Понимаю, — оборвал Курт, пытаясь определиться для себя, как ему должно вести себя; его общение с местными жителями до сего дня было нечастым, и было неизвестно, какого отношения к своей должности возможно ожидать от них. Избыточная вежливость могла в первые же мгновения разговора вызвать к себе отношение снисходительное вплоть до презрения, излишними же строгостью и высокомерием он рисковал столкнуться с неприятием иного рода — откровенным пренебрежением и насмешкой; страх перед Конгрегацией, столь мешающий в работе ранее, среди кельнцев был не в моде. — Все понимаю, Якоб, и я не стану долго задерживать твою комнату в столь непотребном виде. Лишь только я все осмотрю как следует, она в твоем распоряжении. Я тебя успокоил?